Зима стальных метелей - Страница 69

— Устал, — говорю, — сильно. Уложите меня подальше, чтобы никто об меня не запинался, и оставьте на мою долю вареной кукурузы. И не забудьте утром разбудить.

Мне целую комнату освободили, спорить не стал, пал на солому и уснул мгновенно. Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел, а от тебя, серый волк, я и подавно уйду. Или нет. Только тогда я сдеру с тебя шкуру…

Утром погрузки не было — шторм. До особого распоряжения быть на месте. Девушка ушла в санитарную роту, а жаль, на нее просто смотреть, и то приятно. Подсел ближе к печке, народ на гитаре бренчит. Грызу початок, соли тоже нет, зато с общей массой слился полностью.

С улицы еще краснофлотцы заходят, продолжают беседу.

— Пока нам нового комбрига не назначат, нас не отправят.

— А три батальона из боя выведут, что ли? — не соглашается второй.

— В батальонах комбаты есть, пусть воюют. А отдельному противотанковому дивизиону боевую задачу должен ставить комбриг или его заместитель. А у нас бригада без командования осталась и распалась вся на кусочки по всей Ладоге, — высказывается третий.

Это он точно картину нарисовал. Прямо углем по холсту. Распалась бригада, распалась связь времен. Заградительную роту прямо в состав части включили, дожила морская пехота, идет на войну вместе с собственными сторожами. Под конвоем. Что-то мне тошно стало, завернул початок в тряпицу и пошел соль искать. Что-то меня знобит, даже жевать трудно. И земля время от времени из-под ног уходит. Надо отлежаться в теплом месте. И залечь туда надо быстро, пока на улице не свалился, а то замерзну просто-напросто.

— Эй, хозяйка! Постояльцы на дворе есть? — спрашиваю.

— Ты первый сюда, на окраину, забрел. Вот и возвращайся к станции, а то собаку спущу, — отвечает мне голос ангельский.

— Попадали мальчики в страшные бараки, там травили мальчиков злобные собаки, убивали мальчиков за побег на месте. Не продали мальчики совести и чести…

Обескуражил я ее. Прямо по наставлению Лао-Цзы «Искусство войны». Удивил — победил.

— Ладно, заходи, мальчик. Раз о совести еще помнишь…

— Нет, это просто стихи к слову пришлись, — честно признаюсь. — Постелите мне, пожалуйста, в баньке. А то опасаюсь, вдруг заразная болезнь у меня, а не простая простуда. Жар сильный, отдохнуть бы мне.

Ледяная рука прикоснулась к моему лбу. Поцелуй в глаза свою смерть, кто тебя ждет вернее ее? В баньке хозяйка на лавку два кожуха бросила, и печку затопила. Напросился на постой.

— Я заплачу, — говорю.

— Хорошо, будет чем за облигации займа рассчитаться, — соглашается женщина, а я тем временем уже раздеваюсь.

Шинель на лавку — ей укроюсь. Китель, галифе, рубашку свернул аккуратно, сложил стопочкой, рюкзак рядом. «ТТ» под матрас. «Вальтер» под подушку. «Маузер» от Троцкого — в ботинок. Маузер от Урицкого и четыре обоймы патронов к нему протягиваю хозяйке.

— Задаток, чтобы не думала обо мне плохо, — говорю.

Взяла со знанием дела, наградную пластинку пальцем поскребла, обойму выщелкнула, затвором лязгнула, бойком щелкнула.

— Точно, — говорит, — совестливый мальчик, одних пистолетов четыре штуки, из них три чужие.

— Не чужие, а трофейные, — поясняю ей ситуацию. — И продукты из рюкзака сама достань, жалко будет, если колбаса пропадет.

На лавку лег, и отключился, приходи, кто хочет, вяжи Синицына…

Три дня только в туалет ходил, прогулка по огороду туда и обратно. Вот он, особый путь России — в сортир. Нормальный ватерклозет уже недопустимая роскошь для народа-богоносца. Но, в конце концов, отлежался. Проскочил в очередной раз мимо девушки с косой.

За это время остатки бригады вернули в Ленинград и перебросили на восточный берег самолетами. Так же — самолетами, перевозились и две стрелковые дивизии — 80я и 281я. Только без орудий, их в самолеты загрузить было невозможно.

Интересно, что думали о своем командовании бойцы, погибающие без артиллерии под гусеницами танков вермахта? Их не спросишь, не выжил никто. Красноармейцы стали сдаваться в плен — под Тихвином подняли руки и бросили винтовки почти двадцать тысяч человек.

9 ноября немцы силами двух дивизий без боя заняли Тихвин. Советских частей в городе не было, они все маневрировали в полях, ища противника…

Вермахт, по своему обыкновению, стал немедленно возводить оборонительные сооружения, рыть траншеи, строить блиндажи и натягивать колючую проволоку. Все как всегда.

А я наколол дров, протопил баню, и помылся в будний день. Выздоровел.

Пора было с хозяйкой рассчитываться, раз обещал.

Путь мой лежал в районный отдел НКВД речного пароходства. Прихожу, предъявляю документы. Сержант начинает выкобениваться, печать Совета обороны ему не нравится.

— Ты, — говорю ему задушевно, — сука лагерная, проститутка сифилисная, ты что, хочешь по первому осеннему льду по Ладоге в разведку пойти, дорогу прокладывать? Так я тебе это устрою, гнида тупая. Или ты ошибку осознал, и начинаем все сначала, как будто этого разговора не было?

— Здравия желаю, товарищ капитан НКВД! Подождите минуту, сей момент доложу! Мы вам очень рады, редко у нас гости из города бывают, все проездом, проездом.

Вот так бы сразу, а то печать ему не та. Сам знаю, зато подпись настоящая.

С начальником мило побеседовали на отвлеченные темы, я его предупредил о создании Военно-автомобильной дороги № 102, он мне поведал о прекращении навигации. По всей Ладоге еще дня два-три смогут ходить два ледовых буксира. А как лед и их скует, тут и объявят о конце сезона.

Всюду мелкие хитрости, переходящие в крупное вранье. Короче, мне тут еще дней десять надо продержаться, а потом по льду уйти в цитадель. И выкинуть из головы всякую чушь, что я кому-то должен помогать. Это их жизнь — пусть сами выкручиваются. Когда я загибался, никто на помощь не кинулся, просто удалось выжить. Такие дела.