Зима стальных метелей - Страница 6

Так и договорились. Я от Снегирева до самой посадки на буксир не отходил, не давал майору возможности с ним наедине пообщаться. Помахали ему с палубы, натянулся канат, запыхтел наш буксир и потащил баржу с обреченными заключенными на гладь Ладоги.

Минут через пятнадцать капитан буксира, вылез с предупреждением, что возможен шквал, дело обычное, но все равно опасное. И надо решать, сколько еще баржу тянуть, потому что глубины уже достаточные.

— А у нас нет возможности затопить несамоходное судно, — отвечаю. — Нет подготовленной группы исполнителей. Поэтому идем спокойно на Шлиссельбург, там и будем разбираться.

Снегирев повеселел, да и Капкан тоже, а до остальных мне и дела не было. К вечеру слегка заштормило, пошла боковая волна, и мне стало сильно нехорошо. А ближе к полночи мы причалили к островной цитадели. Поставили на пирсе пулеметы и выпустили заключенных из трюма. Еды не было, да и где ее было взять среди ночи на полторы тысячи человек? Зато воды было вдоволь.

Проснулся с первыми лучами солнца. Отправил Снегирева к местному начальству решать вопросы с санитарной обработкой контингента. А сам двинул в военторг добывать продукты.

Мы с Михеевым и десятком бойцов вошли в магазинчик цитадели.

— Мы покупаем все, — сообщил я тетке в замызганном передничке. — Сколько с нас?

И мы вынесли все крупы, овощи, консервы, колбасы, пиво и лимонад, крабов, соль, табак, спички и бочонок паюсной икры.

— Сорок одна тысяча двадцать один рубль и девятнадцать копеек, — подвела итог тетя продавец.

— Вот вам, уважаемая, сорок две тысячи, и езжайте срочно на городскую базу за продуктами. Мы скоро еще к вам заглянем, — пообещал я.

Лагерную одежду мы просто сожгли. Десяток раздевался догола и бежал в баню. Следом другой. А после помывки им выдавали белье и форму третьего срока годности. Штопанное, но чистое.

Миска макарон с растительным маслом и пшеничный хлеб с куском пиленого сахара достался на обед каждому. Народ приободрился, но стал очевидно недоумевать. Некоторые обнаглели до такой степени, что даже пытались задавать вопросы.

— Товарищи бойцы! — сказал я, и наступила звенящая тишина. — На основании постановления ГКО руководство управления лагерей Карелии предало вас в штрафную роту пятой дивизии народного ополчения. Нежелающие защищать родину могут выйти из строя, он просто будут отправлены обратно.

Дураков здесь не было, их уже всех в землю закопали в первую лагерную зиму. Никто не шелохнулся.

— Следуем через Ленинград на Лугу. Там и вступим в бой. Доберемся до позиций — встанем на пищевое довольствие. Во время марша будем питаться сухим пайком. Вопросы есть? Вопросов нет. Бывшие военнослужащие — налево, троцкисты — направо, трактористы и водители — три шага вперед. Остальные — на палубу баржи, шагом марш!

Военных оказалось почти четыреста человек, из них три четверти артиллеристы. Чистых политиков было всего два десятка. Половину из них мы оставили в цитадели, включив в состав хозяйственного отделения. Поставили им задачу — брошенную казарму в порядок привести. И склады отремонтировать.

Разбили народ на роты, взвода и отделения, выбили себе на станции вагоны, и прицепившись к коротенькому составу из трех вагонов с боеприпасами поехали на юго-запад, к Лужскому рубежу. С суетой намаялись так, что сразу, как в вагоны забрались, так все и уснули…

Мы стояли на глухом полустанке, в полном одиночестве. Кто распорядился нас здесь отцепить и зачем — осталось загадкой. Снегирев выставил посты, охранение, разведка нашла автомобильную дорогу. На ней мы наши пулеметы и поставили, все четыре. Людей в отряде было значительно больше, чем оружия, и у каждого пулемета было около десятка бойцов. Сменный расчет и носильщики.

Бывшие заключенные, а ныне солдаты во всех укромных местах разводили костры. Старые лагерные привычки брали свое. Где-то звякнули гитарные струны. Ноги сами понесли меня туда.

— Откуда дровишки? — кивнул я на инструмент.

— День в дороге, да ничего не подрезать? — весело оскалился типичный вор.

Руки, синие от наколок, зубы черные от чифира, и пластичные движения мастера владения телом. Борца высокого класса или карманника.

— Воровать нехорошо, — убираю с лица улыбку.

— Да знаем, только подарить он нам ее не захотел, — отговорился блатной. — А спойте нам что-нибудь военное, гражданин начальник, звания не знаю…

Вопрос я мимо пропустил, сам на него ответа не знаю, а спеть можно. Ритмы у человека всегда в крови стучат.

— Там вдали за рекой загорались огни, — начинаю, — в небе ясном заря догорала, — гляжу, наш комсорг рот открывает, сейчас начнет про сотню юных бойцов из буденовских войск петь, а моя версия другая, настоящая.

Пришлось ускориться.

— Сотня дерзких орлов из казачьих полков на Суньчжоу в набег поскакала.

Застыл народ у костра…

— Двое суток в пути провели казаки, одолели и горы, и степи, вдруг вдали у реки засверкали штыки, это были японские цепи. И отважно отряд поскакал на врага, завязалась кровавая битва, и казак удалой вдруг поник головой, молодецкое сердце пробито.… Там, вдали, за рекой, полыхали огни, там Суньчжоу в дыму догорало. Из набега отряд возвращался назад, только в нем казаков было мало…

— Спите, завтра день будет тяжелым. Больше нам паровоза никто не даст, будем ножками ходить, — изрекаю пророчество, и изымаю гитару.

У меня целее будет.

Разведчики нашли картофельное поле, и Снегирев отправил туда две роты, с едой дело обстояло вообще плохо. Как и со всем остальным. На завтрак доели хлеб. В лечебном пункте была только зеленка и касторка. Патронов к пулеметам на полчаса хорошего боя. Настроение, несмотря на веселое августовское солнце и голубое небо, было отвратительным. И тут дозор прибежал вприпрыжку: