Зима стальных метелей - Страница 4

— Кто у нас самый лучший стрелок? — спрашиваю.

— 98 из 100 на всех зачетах, и даже чистая сотня часто бывает, — ответил старлей.

Снял винтовку с плеча, протянул ему. Говорить нечего было, все уже стратегами стали, на войне это быстро, к концу первого дня — ты или стратег или покойник. Прицелился наш лейтенант, затаил дыхание и нажал на спуск. Готов пулеметчик. И сразу остальные винтовки затрещали. Троих егерей сразу свалили, прямо у огня, а двое вскочили. Только не было для них спасительной темноты, а до леса им никто добежать не дал. Одного точно Снегирев уложил, а последнего беглым винтовочным огнем достали.

— Вперед! Сержант! Берешь двоих наших, трофейный пулемет и перекрываешь дорогу к селу. Мы всех выведем и к тебе подойдем. Бегом! — скомандовал наш лейтенант.

Хотя чего это я его обижаю? Снегирев старший лейтенант НКВД, у них официально звания выше армейских на два. Значит — он общевойсковой майор, однако. Я с сержантом побежал, всю жизнь хотел из пулемета пострелять, как упустить такую возможность?

Залегли мы с ним на повороте, перед нами метров триста до леса — не позиция, а мечта пулеметчика, пусть хоть рота идет, всех положим. Так в первую мировую войну и произошло. Техника опередила тактику, и пулеметы на всех фронтах остановили наступление армий. Все солдаты закопались в землю с головой, да так и сидели до самого мира. Что сейчас мешало Красной Армии отрыть траншеи полного профиля и встать в глухую оборону, как те же финны на своей линии Маннергейма? Полгода советские бойцы на ней погибали, пока на помощь солдатам не пришла новая техника. Пришли на фронт тяжелые танки КВ-2, с орудием калибра 152 миллиметра, и раскатали своими гусеницами колючую проволоку и блиндажи противника. Посыпались на танкистов звезды золотые, геройские, так где же сейчас эти герои? А тут и Снегирев за нами пришел.

— Что делать будем? — спрашивает. — До поселка четыре километра, ветер от них, видно, не услышали они нашу стрельбу.

— Не будем на неприятности напрашиваться, своих выручили, уходить надо. К берегу. Приготовим сигнальные костры — увидим суда из Ладожской флотилии, зажжем. Они нас к Донцову и доставят в лучшем виде. Вода вся под нашим контролем, у финнов здесь вообще ничего нет. И самолетам сюда от Хельсинки далеко. Нечего нам здесь бояться, — бодро закончил я свое выступление.

— Что же драпаем, если все так хорошо? — заскрипел зубами сержант.

— Финны здесь у себя дома, вот и бьют нас обходами с флангов. Дойдем до своей земли, встанем на заранее подготовленных рубежах, зацепимся за укрепрайоны застав старой границы, и все, — успокоил его и всех остальных.

Мне-то было известно — Маннергейм не собирался переходить старую границу СССР. Ему чужого было не надо, он воевал за свои земли.

Все повеселели, даже Снегирев.

— Надо сразу договориться. Никто в плену не был. Все выходили к Синьозеру самостоятельно, объединились в отряд, и стали к своим пробиваться. А то затаскают. И их, и нас. Люди будут с врагом воевать, а мы объяснительные писать — как, блин, дошли до жизни такой….

— Командование обманывать? — возмутился сержант.

— Так ведь не для себя, — перебил я его. — Для пользы дела. Мы будем неделю сидеть на пустой баланде, без мяса и компота, следователи будут бумаги писать, конвойные тебя бить, ты в ответ сдачи дашь, тут и загремишь за сопротивление органам. И будешь до самой победы лес пилить…

Дал я им время подумать, увериться в точности нарисованной картинки, и добавил:

— Тут надо общее партийное собрание провести. Все должны дать слово молчать. Хоть один сын Иуды найдется, вложит нас — все сгорим синим пламенем. Как в старой песне — я форму важную и сапоги «со скрипом» да вдруг на лагерную робу поменял. За эти годы я немало горя видел, и не один на мне волосик полинял, — пропел дурашливо.

— А кто будет «против»? — Снегирев напрягся.

— Ты же, ****ь, старший офицер, что ты тут институткой прикидываешься? Значит, он до Ладоги не дойдет. Тут, как везде — наши жизни, нормальные жизни, с командирским пайком, наградами, девками и водочкой, против жизни одного идиота, который думает, что с ним будут по справедливости разбираться. У члена ГКО товарища Молотова жена сидит, так неужели их, бывших в плену, на свободе оставят? Сталин лично сказал: «У Советского Союза нет пленных, у нас есть только предатели». Правда, он тогда еще не знал, наверное, что и его сынок Яша уже в плен попал, — разозлился я.

Отвыкли наследники чекистов самостоятельно думать, вся жизнь по приказу, шаг влево, шаг вправо считаются побегом. Молчат наши рядовые, ждут командирского решения.

— Обо мне не беспокойся. Я шаг в сторону сделаю — и нет меня, как не было никогда. Не создам вам лишних проблем, — успокоил Снегирева.

— Нет, пограничники своих не бросают, — неожиданно высказался сержант, и протянул мне руку.

— Капкан, — представился он, и сразу стало ясно почему…

Это было простое дружеское рукопожатие, но было понятно — он может не особо напрягаясь, расплющить мне кисть всмятку. Или оторвать руку по локоть.

— Мне тоже на побывке туго пришлось, влез в драку — милиционера покалечил. Повезло, пошли Львов освобождать, в часть отправили, а документы в военный трибунал не стали посылать. Придумаем что-нибудь. Пока с нами будешь — никто к тебе и близко не подойдет. А подойдет — пожалеет. А отряду ты пригодишься…

Посмотрели мы друг на друга со Снегиревым, улыбками обменялись. Друга держи на виду, а врага еще ближе.… Будем следить за ближним своим, чтобы знать, какой гадости ждать от него. Кивнул я головой — согласен.